Вельяминовы – Время Бури. Книга первая - Нелли Шульман

– Старик мой говорил, что вас правительство присылает, сегодня…, – она кивнула на ворота верфи, – ваш преемник в палате справляется пока…, – женщина поджала губы, – хотя он, не вы, конечно, леди Кроу…, – Юджиния попросила крепкого кофе. Хозяйка ушла на маленькую кухоньку, женщина шепнула Густи:

– Они десять лет за меня голосовали. Трое сыновей, все в армии. Старший офицер…, – вытерев руки, хозяйка погладила Густи по голове: «Чего разревелась?»

– У меня муж летчик, – жалобно, как ребенок, сказала Густи, уставившись в накрытый простой скатертью стол, – я за него беспокоюсь. Вдруг он не вернется…, – девушка прикусила нежную губу:

– Я боюсь…, – хозяйка наклонила над ее чашкой чайник:

– Точно рожать скоро, – добродушно заметила она, – мозги набекрень. Мой старший сын в пятнадцатом году на свет появился. Война год, как шла. Тоже, помню, рыдала, что не хочу мальчика. Мол, пойдет он на войну, его и убьют. Сейчас все трое в Северной Африке…, – она указала на фото. Юноши, в мундирах, широко улыбались:

– Дорогим маме и папе, на добрую память…, – прочла Густи. Хозяйка протянула ей салфетку и печенье:

– Комплимент от заведения, – подмигнула женщина, – как в отелях говорят, в Вест-Энде. Мы со стариком там обедаем, бывает. Балуем себя. Ешь и не думай ни о чем плохом. Ребенку такое вредно…, – Густи высморкалась:

– Спасибо вам, большое. А вас не бомбили? – поинтересовалась девушка.

Хозяйка вздохнула:

– Господь пока уберег, только стекла выбило, несколько раз. На верфи хорошее убежище, хотя и там люди погибали, осенью, зимой. До нас ничего не долетало…, – Густи подумала, что маленькому ряду домов, с кафе, парикмахерской, и табачной лавкой, ничего не грозит. Задняя стена смотрела на воду доков. Стоило перейти улицу, как начиналась территория верфи. Она сжевала печенье:

– Я прогуляюсь, воздухом подышу…

Женщина кивнула:

– Дело хорошее. Ко мне за кофе побегут, после обеда. В столовой чай выдают, а мистер Людвиг с континента. Он без кофе не может, и другие тоже…, – на верфи работало много эмигрантов, евреев:

– И она, наверное, еврейка…, – хозяйка рассматривала изящную спину девушки, в легком пальто, – акцент у нее похожий. Точно, сына родит, я, похоже, носила. Надо для Пауля печенья отложить…, – мальчик любил приходить в кафе. Он рассказывал хозяйке о сестрах, о маленьком брате, и коте Томасе:

– Не такой ребенок, как все…, – женщина зажгла газовую плиту, – ерунда. Он работает, читает, пишет. Просто медленно. Он добрый мальчик, ласковый. Дай им Бог счастья…, – попросила хозяйка. Встав на пороге, она свернула папироску. По асфальту прыгали воробьи, русые волосы девушки, золотились в лучах солнца. Густи, даже замедлила шаг, улыбаясь, так было тепло.

Свернув за угол переулка, Питер весело хмыкнул:

– Стоит, мечтает. Хорошая она девушка, повезло Стивену. А Генрих…, – он вздохнул:

– Генрих говорил, что не женится, до победы. Не хочет, чтобы его близкие люди рисковали. А когда она придет, победа? – Питер разозлился:

– Скоро. Всю банду преступников отправят на виселицу. И Макса, вместе с Отто…, – он вспомнил название лагеря:

– Аушвиц. Густи туда почти доехала, она говорила. Для кого он, Аушвиц…, – Питер купил два букетика гиацинтов, для мамы и Густи. В кармане пальто лежала книга о слоне Хортоне, высиживающем яйцо, авторства доктора Сьюза:

– Детям понравится… – он помахал Густи. В ясном небе слышался шум авиационных моторов:

– Это патруль, – сказал себе Питер, – наши самолеты…, – Густи шла ему навстречу. Шум становился все сильнее. Она замерла, глядя вверх. Питер увидел низкие, черные силуэты, над крышами верфи, над кирпичной трубой, кресты на крыльях. Бомбардировщики нырнули в пике, вой стал громким, раздирающим уши:

– Стивен был в бомбежке, в Испании. Что они делают, во дворе люди. Мама…, – труба сложилась вдвое, раздался оглушающий грохот, точки отделялись от самолетов, несясь вниз. Выронив цветы, Питер бросился к Густи, толкнув ее на землю, пытаясь спрятаться под машиной. Бомба разворотила крышу кафе. Питер почувствовал обжигающую, горячую кровь, на руках, острую боль в спине. Теряя сознание, он услышал сдавленный, страшный крик, и звон осколков.

Стрелка на часах в коридоре Королевского Лондонского Госпиталя, в Уайтчепеле, подбиралась к шести вечера. Половицы заливало золотое сияние опускающегося за большим окном солнца. Медицинская сестра, в сером платье, с платком на голове, медленно открыла дверь палаты. Пахло дезинфицирующим раствором, лекарствами, немного гарью и дымом. Посмотрев на кровать, она перекрестилась:

– Господи, помоги, пожалуйста. Хватит смертей, я прошу Тебя…, – с двух часов дня, с верфей на Собачьем острове, по госпиталям Ист-Энда развозили раненых. Налет оказался неожиданным, патрули не успели перехватить бомбардировщики Люфтваффе. Погибло больше двух сотен человек. На разрушенной верфи R.& H. Green and Silley Weir Ltd, под завалами кирпича и камней, оставалось не менее пяти десятков людей, по подсчетам пожарных.

– Двести тринадцать, – вспомнила сестра, – нет, она еще жива…, – новорожденная девочка лежала в соседней палате, под плексигласовым колпаком, окруженная грелками, с теплой водой. Ее хотели перевезти в детский госпиталь, на Грейт-Ормонд-стрит, но врачи запретили трогать ребенка с места. Она провела час под завалом, рядом с раненым, потерявшим сознание мужчиной. Он закрывал своим телом ребенка. Осколок немецкой бомбы вспорол живот матери, мгновенно убив женщину. Этот же осколок перерезал пуповину и ранил девочку, в крохотную ручку, повыше локтя. Врачи боялись заражения крови. Дитя, которому не исполнилось и суток, не смогло бы бороться с инфекцией.

– Но девочка крупная, крепкая, больше восьми фунтов. Мать была высокая…, – сестра глядела на широкую спину отца девочки, на голубовато-серый, авиационный китель. Она узнала полковника Кроу в приемном покое. Сестра видела фото аса, в газетах. Она видела, как дергаются его плечи, сейчас, но ничего не могла сделать.

На покойной женщине не нашли документов. Улица, с тремя домами, с кафе и табачной лавкой, превратилась в прах. Требовалось формально опознать погибшую, и подписать бумаги. Женщину обмыли, и привели в порядок тело, закрыв до подбородка простыней. Врач запретил сестре показывать мужу покойной что– то, кроме лица. Оно почти не пострадало, только на белых щеках, виднелось несколько царапин. Женщина истекла кровью, осколок разрубил ее надвое. Доктор сидел на подоконнике, в палате, затягиваясь крепкой папиросой:

– Незачем, – сказал он хмуро, – половину погибших на верфи, в морге по кускам складывают. Заместителя министра тоже…, – махнув рукой, он поинтересовался:

– Мальчика забрали? Того, с монголизмом…, – мальчик не получил ни царапины. Пожарные сказали, что он цеплялся за тело мужчины:

– Папа, папа…, – мужчина спас ребенка, толкнув его на пол столовой, защищая от осколков бомб. Ему разнесло затылок, шрапнелью, смерть оказалась мгновенной. На покойном нашли пропуск, на имя заведующего чертежной мастерской, мистера Майера. Мальчик Пауль был его сыном. В пропуске значился адрес, в Хэмпстеде. Набрав номер телефона, сестра услышала детский голос, и лепет маленького ребенка:

– Аарон, не мешай! – строго сказала девочка, позвав: «Мама, тебя!»

Маленькая женщина, темноволосая, с прямой спиной, с исколотыми швейной иглой пальцами, приехала одна, без детей. Подросток бросился к ней, рыдая, спрятав лицо в подоле простого платья:

– Мама, мамочка. Папа лежит, не говорит…, – в морге, женщина даже не пошатнулась:

– Да, это мой муж. Мистер Людвиг Майер, тридцати семи лет…, – мальчика в морг не повели, но сестра слышала, как женщина шептала ему, сидя на скамейке:

– Ты увидишь папу, обязательно. Папа не страдал. Не надо, Пауль, не надо, милый…, – умыв и переодев ребенка, женщина увезла его на такси. Семьям пострадавших от бомбежек машины предоставляли бесплатно.

В четыре часа дня по радио передали репортаж с места налета. Премьер-министр, лично, приехал на разрушенные верфи. До них донесся глухой, сильный, спокойный голос:

– Леди Юджиния Кроу говорила людям, кующим победу, что мы никогда не сдадимся. И я, сейчас, продолжаю ее прерванную смертью речь. Я повторяю, что нас не сломить. За станками, и штурвалами, в танках и самолетах, в Африке и Атлантике, в госпиталях, и школах, на полях сражений, и на полях с колосьями хлеба, нас не сломить. Каждый из нас, боец, на войне, каждый солдат, и будет стоять до конца…, – велев себе собраться, сестра кашлянула: «Полковник Кроу, вы можете зайти…»

Стивен хотел сделать шаг, но не смог. Он знал, что Питер спас его дочь, у которой еще не было имени. Девочка лежала, цепляясь за жизнь, в соседней палате. Стивен знал, что погибли тетя Юджиния и мистер Майер. Он сумел позвонить в Блетчли-парк и коротко, сухо рассказать обо всем Джону. Стивен слышал, от врача, что Питера закончили оперировать, вынув осколки из спины, зашив легкое. Кузен мог очнуться, к вечеру: